Монастырь ставроникита. Ставроникита, монастырь, святая гора, афон Святыни и иконы

Иверский монастырь Иверский монастырь, иначе называемый Ивирон, занимает третье место в святогорской иерархии. Эта обитель расположена в полутора часах ходьбы от Карей. Монастырь стоит в небольшой красивой бухте с видом на море.Невдалеке от монастыря на морском берегу

Монастырь Костамонит Обитель Костамонит занимает последнее, двадцатое, место в святогорской монастырской иерархии. Но это обстоятельство никак не умаляет достоинство, и в самом деле, небольшой обители. Монастырь Костамонит расположен в лесу на юго-западном склоне

Данилов монастырь Я говорю: промчатся годы, И сколько здесь ни видно нас, Мы все сойдем под вечны своды - И чей-нибудь уж близок час. А. С. Пушкин Расположен Данилов монастырь на юге Москвы, в районе Даниловской площади (площади Серпуховской заставы). Основан он в 1282 году

Новоспасский монастырь И мне печаль могил понятна и близка, И я родным преданьям внемлю. И. Бунин Монастырь этот существует с 1490–1491 годов на месте Васильцева стана на левом берегу Москвы-реки, у нынешнего Новоспасского моста. Пройти к монастырю ближе всего от станции

Покровский монастырь Вес тихо: мертвый сон в обители глухой. Но здесь живет воспоминанье: И путник, опершись на камень гробовой, Вкушает сладкое мечтанье. К. Батюшков Покровский (Покрова Пресвятыя Богородицы) монастырь находился возле Абельмановской заставы (Таганская

Симонов монастырь Мне так сочувственны могилы, В земле так много моего, Увядших благ, увядшей силы, Что мне кладбище – берег милый, Что мне приветлив вид его. П. А. Вяземский Симонов монастырь расположен в юго-восточной части Москвы, неподалеку от станции метро

Донской монастырь Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич (1788–1850) – историкБулгакова Екатерина Александровна (р. 1811) – фрейлинаБулгакова Наталья Васильевна (1785–1841) – ее матьБюлер Федор Андреевич (1821–1896) – барон, действительный тайный советникВасильчикова Александра

Данилов монастырь Арсеньев Дмитрий Николаевич (1779–1846) – полковник, камергерВенелин (Хуиа) Юрий Иванович (1802–1839) – филолог-славистДмитриев Михаил Александрович (1796–1861) – поэт, племянник поэта-баснописца И. И. ДмитриеваЗавалишин Дмитрий Иринархович (1804–1892) –

Новоспасский монастырь Балк-Полев Петр Федорович (1777–1849) – русский посланник в Бразилии, действительный тайный советникБоборыкина Мария Дмитриевна (1782–1871) – знакомая КарамзиныхГагарин Иван Алексеевич (1771–1832) – князь, действительный тайный советник, сенатор, муж

Покровский монастырь Батурин Сергей Герасимович (1789–1856) – генерал-майор, сенатор, родственник семьи ПушкиныхБатурина Анна Николаевна (1760–1839) – его матьЛевашева Екатерина Гавриловна (ск. 1839) – двоюродная сестра декабриста И. Д. ЯкушкинаЛевашев Николай Николаевич

Симонов монастырь Аксаков Сергей Тимофеевич (1791–1856) – писатель (перезахоронен на Новодевичьем юг)Аксакова Ольга Семеновна (1793–1878) – его женаБологовский Дмитрий Николаевич (1775–1852) – генерал-лейтенантВеневитинов Алексей Владимирович (1806–1872) – четвероюродный брат А.

Игумен: архим. Тихон.

Тел. и факс (30-377) 23255.

Монастырь Ставроникита (греч. Μονή Σταυρονικήτα) — один из афонских монастырей, занимающий в святогорской иерархии 15-е место. Находится в восточной части Афон а ; основан в X веке.

Предание 1 версия:

Своё название монастырь получил от предания о том, что на его месте когда-то жил отшельник Никита, изготавливавший кресты (Ставроникита — значит «крест Никиты»).

Предание 2 версия:

Монастырь Ставроникита, в котором я ноче вал, греческий - есть, впрочем, часть здесь и малороссиян, которым предоставлен для рус ской службы небольшой параклис (церковь). Настоящий монастырь основан Константино-польским Патриархом Иеремиею в 1653 году

Местность монастыря красива. С южной сто роны он окружен огородными нивами, а с запа да расположен пред ним фруктовый сад. Тополь остается исключительною редкостью последне го, потому что здесь только и мог я заметить это красивое дерево; в прочих местах Святой Горы не встречал.

Вид отсюда на Афон - открытый. Самый монастырь, впрочем, очень сжат и тесен. Малороссияне как ни предубеждены против москалей, но нас приняли здесь очень хорошо и в духе искреннего странноприимства.

Чай и лозное были лучшим утешением для утомив шейся плоти нашей. В особенности первый, то есть чай, ныне входит в состав необходимостей нашей афонской жизни, конечно, по нашей родо вой к нему привычке в России.

Самые греки, крайне дивившиеся поначалу чайной нашей прихоти и за редкость передававшие своим еди-ноплеменникам, что русские «огонь пьют», не прочь от чашки чаю, особенно в случае хворости или холоду. Бывает, что, оставляя флитжани своего ароматного каве (кофе), они приходят к нам в холодные дни осени и зимы и, морщась, приговаривают:

Крио! Поли крио! Чай тора полла кала! (Холодно, очень холодно! Чай теперь - пре красное дело!)

Предание- www.сайт

На Капсале недалеко от монастыря жил отец Тихон Русский

.....После Карули он перешел на мыс Капсалы (выше Калиагры), в келлию, принадлежавшую монастырю Ставроникита, и принял на себя заботу об одном старце. Когда этот старец умер, он, взяв у него заранее благословение, остался жить в его каливе. С тех пор он не только не ослабил своих духовных подвигов, но еще больше их усилил, за что и получил обилие благодати Божией, подвизаясь с ревностью и великим смирением.

Божественная благодать явила его людям, и многочисленные страждущие начали стекаться к нему за советом и утешением. Некоторые просили его принять священный сан, чтобы он мог еще больше помогать людям, через Таинство исповёди подавая им оставление грехов. Он и сам постепенно убедился, что действительно существует такая необходимость помогать людям, и согласился принять рукоположение.

Однако в его келлии не было храма, хотя он теперь был необходим. Не было у него также денег, но было великое упование на Господа. Итак, он помолился и пошел в Карею, веря, что Бог пошлет ему деньги, необходимые для строительства храма. Не успел еще отец Тихон дойти до Карей, как издали его заметил дикей русского скита пророка Илии (скит, бывший до недавнего времени русским; относится теперь к монастырю Пантократора - перев.) и подозвал к себе. Когда он подошел ближе, тот говорит ему: "Один добрый христианин из Америки прислал мне немного долларов, чтобы я отдал их на строительство храма тому, у кого его нет. У тебя нет храма, поэтому возьми эти деньги себе".

Старец заплакал от волнения и благодарности Богу, поблагодарил также дикея и сказал: "Господь да помилует его", то есть человека Божия, который послал ему это благословение. Благий Господь, как Сердцеведец, позаботился о Своем храме еще прежде, чем старец попросил Его об этом, чтобы тогда, когда он будет просить деньги, они уже были готовы. Бог услышал его, потому что и старец с детства слушался Его и соблюдал заповеди Божий, получая за это небесные благословения.

Затем он нашел двух монахов-строителей, чтобы они, трудясь, в то же время творили молитву (обычно строительные работы на Святой Горе выполняются мирскими рабочими, но для строительства своего храма отец Тихон решил их не нанимать - перев.). Когда храм был закончен, он освятил его в честь Честного Креста, так как особо почитал его, а также с той целью, чтобы естественным образом избегать храмовых празднеств, потому что в день Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня положен пост, и день этот печальный. Старец не любил престольных праздников, потому что они нарушают безмолвие и отвлекают. Но при этом по своему безмолвническому крестовоскресному уставу духовно он имел праздник каждый день, строго подвизаясь и почти совсем не имея человеческого утешения в ущелье Калиагры, откуда созерцал небо и где переживал райские радости вместе с Ангелами и святыми. Когда кто-либо спрашивал его: "Ты здесь в пустыне живешь один?" - старец отвечал: "Нет, я живу вместе с Ангелами и Архангелами, со всеми святыми, с Божией Матерью и Христом".

Действительно, он постоянно чувствовал присутствие святых и помощь своего Ангела-хранителя. Однажды я пришел к нему и обнаружил, что, поднимаясь по ступенькам, он упал навзничь и застрял в дверях, так как на нем было много одежды. Я с трудом его поднял. Когда после этого я его спросил: "Что бы ты делал сам, старче, если бы меня здесь не оказалось?" - он с удивлением посмотрел на меня и уверенно ответил: "Мой Ангел-хранитель поднял бы меня".

Хотя он жил в пустынном месте один и в келлии у него почти ничего не было, он ничего и не желал иметь, чтобы внутри него пребывал Христос, потому что, где Христос, там рай, и для отца Тихона удел Божией Матери был земным раем.

На протяжении многих лет он не выходил в мир. Однако один раз, когда в Капсале случился пожар, его вместе с другими отцами вынудили поехать в Фессалоники в качестве свидетеля. Когда старец вернулся на Святую Гору, отцы спрашивали его:

- Какими тебе показались город и люди после стольких лет, что ты не видел мира? Старец отвечал:

- Я видел не город с людьми, но лес с каштановыми деревьями.

Старец достиг такого духовного состояния святости потому, что очень полюбил Христа, смирение и бедность. В его келлии нельзя было увидеть ни одной удобной вещи, которой мог бы пользоваться человек. То, что он имел у себя в келлии, можно было в любом количестве найти выброшенным где-нибудь в канаве. Однако, какими бы старыми ни были вещи отца Тихона, для духовных людей они имели большую ценность, потому что были освящены. Даже на какие-то его тряпки люди смотрели с благоговением и брали их с собой как благословение. Все старое и неуклюжее, что он носил на себе, не казалось безобразным, так как украшалось внутренней красотой его души. Скуфьи он шил себе сам большой мешочной иглой из кусочков рясы. Несмотря на это, они распространяли вокруг себя большую благодать, чем драгоценные митры владык (если, конечно, в сердце епископа нет "драгоценной жемчужины" - Мф.13,46).

Однажды посетитель сфотографировал старца, как он был: в скуфье в виде мешочка и в пижаме, которую набросили ему на плечи, чтобы он не мерз. И сейчас смотрящие на эту фотографию отца Тихона думают, что он носил архиерейскую мантию, хотя это всего-навсего старая пестрая пижама.

Очень по душе ему были убогие вещи. Также он любил нестяжательность, которая сделала его свободным и дала ему духовные крылья. И так, с окрыленной душой, он сурово подвизался, не чувствуя телесного труда, как ребенок не ощущает усталости, когда исполняет волю своего отца, но, наоборот, чувствует любовь и нежность отца, которые, конечно, даже мысленно невозможно сравнить с Божественным благодатным утешением.

Как я уже сказал, его рукоделием были духовные подвиги: пост, бдение, молитва, поклоны и так далее, и не только за самого себя, но и за всех (живых и усопших). Когда он уже состарился и не мог подниматься после земного поклона, то привязал высоко толстую веревку и держался за нее, чтобы вставать. Таким образом, он и в старости продолжал делать поклоны, с благоговением поклоняясь Богу. Он соблюдал это правило до тех пор, пока не слег в кровать, после чего, отдохнув двадцать дней, перешел в истинную и Вечную Жизнь, где со Христом отдыхает уже вечно. До самой старости он постоянно соблюдал то же правило сухоядения, какое имел в молодости. Приготовление пищи он считал пустой тратой времени: хорошо приготовленная еда не соответствует монашеской жизни. Естественно, что после стольких подвигов и при таком его духовном устроении хорошая пища не вызывала у него никаких чувств, ибо в нем обитал Христос, Который услаждал его и питал райской пищей.

Во время своих бесед он всегда говорил о сладком рае, и из его глаз текли слезы умиления. Когда мирские люди спрашивали его о чем-либо, его сердце не отвлекалось на суетное.

То малое, что необходимо было ему для поддержания своего существования, он получал от своего небольшого рукоделия: каждый год он писал по одной Плащанице и получал за это пятьсот или шестьсот драхм (старец научился иконописи, живя в русском Белозерской скиту - перев.). На эти деньги он жил целый год.

Как я уже сказал, вкушал он мало и был очень неприхотливым в пище: одну смокву он разрезал на две части и съедал за два раза. Он говорил мне: "Ох-ох-ох, дитя мое, она слишком большая для меня!" - тогда как мне для насыщения нужно было съесть килограмм таких смокв.

Каждое Рождество старец покупал себе одну селедку, чтобы все радостные дни святок проводить с разрешением на рыбу. Однако скелет от нее он не выбрасывал, а подвешивал на бечевке. Когда приходил Господский или Богородичный праздник и разрешалась рыба, он кипятил в пустой консервной банке немного воды, два или три раза окунал скелет селедки в воду, чтобы вода начала немного пахнуть, и затем бросал в нее немного риса. Так он соблюдал разрешение на рыбу и осуждал себя за то, что в пустыне даже рыбный суп ест! Скелет он затем опять подвешивал на гвоздь до следующего праздника, вываривал, пока тот не становился белым, и только тогда выбрасывал.

Когда он замечал, что люди относятся к нему с благоговением, огорчался и говорил им: "Я не подвижник, а лжеподвижник".

Только под конец своей жизни он согласился на небольшой уход со стороны тех, кто его особо любил, так как не хотел доставлять им огорчения.

Когда кто-либо жертвовал ему что-нибудь съестное, он держал это у себя, а затем отсылал старцам в Капсалу. Если ему присылали деньги, он отдавал их одному благочестивому бакалейщику, чтобы тот покупал хлеб и раздавал его бедным.

Однажды кто-то прислал ему из Америки денежный перевод. Когда старец забирал его на почте, это заметил один мирянин и, будучи побежден помыслом сребролюбия, ночью пришел в келлию старца, чтобы ограбить его, надеясь найти у него еще и другие деньги. Вор не знал, что даже то, что старец тогда получил, он тотчас же отдал господину Федору, чтобы тот купил хлеба для бедных. Помучив старца, - сдавив ему горло веревкой, - он убедился, что у него действительно нет денег, и собрался уходить. Тогда отец Тихон говорит ему вдогонку: "Бог да простит тебя, дитя мое".

Этот злодей затем пошел к другому старцу с той же целью, однако там был схвачен полицией и сам рассказал, что был также у отца Тихона. Полицейский послал жандарма и попросил старца прийти на допрос, потому что вор должен был предстать перед судом. Старец огорчился и говорит жандарму: "Дитя мое, я простил вора от всего сердца".

Однако тот не придал словам старца ни малейшего значения, так как выполнял приказ, и принуждал его идти вместе с ним: "Давай быстро, старец! Здесь тебе нет ни "прости", ни "благослови"!"

В конце концов начальник пожалел старца и разрешил ему вернуться из Иериссоса к себе в келлию, потому что он плакал, как малое дитя, думая, что случившееся с ним станет причиной наказания для грабителя.

Когда он вспоминал об этом случае, то не мог своим умом понять происшедшее и говорил мне: "Ох-ох-ох, дитя мое, у этих мирских другой устав! Нет у них ни "благослови", ни "Бог да простит"!"

Сам же старец всегда употреблял слово "благослови" во всех его монашеских значениях, смиренно испрашивая благословения от других, чтобы затем и самому преподать благословение с пожеланием: "Бог да благословит тебя".

После обычного приветствия он заводил посетителей в храм, и они вместе пели "Спаси, Господи, люди Твоя..." и "Достойно есть..." Если была хорошая погода, выходили на улицу, под маслину, и он присаживался с гостями минут на пять. Затем с радостным видом вставал и говорил на ломаном греческом языке: "Я сейчас... угощение".

Он набирал воды из цистерны и наполнял ею кружку посетителя, затем также наполнял свою жестянку (консервную банку, которую он использовал также в качестве чайничка). Потом находил какой-нибудь лукум, иногда засохший, а иногда изъеденный муравьями, который, будучи благословением отца Тихона, не вызывал никакого отвращения. Приготовив все, старец осенял себя крестным знамением, брал воду и говорил: "Сначала я, благословите!" - и ждал, пока посетитель скажет ему: "Господь да благословит тебя", - иначе же не пил воды. После этого и сам преподавал благословение. Благословение от других он считал необходимостью, причем не только от священников или монахов, но также и от мирян, молодых и старых.

После угощения он ждал, не обратятся ли к нему посетители со своими вопросами. Если же видел, что перед ним человек праздный, который пришел только для того, чтобы как-то провести свое время, говорил ему: "Дитя мое, в ад пойдут и ленивые, а не только грешные".

Если же тот оставался и не уходил, старец оставлял его, заходил в храм и начинал молиться, и посетителю в результате приходилось уходить. Когда опять кто-нибудь хотел воспользоваться простотой старца для той или иной своей цели, отец Тихон с помощью Божественного просвещения узнавал это и говорил ему: "Дитя мое, я не знаю по-гречески. Пойди к какому-нибудь греку. Он тебя поймет хорошо".

Конечно, он никогда не жалел сил и времени, если видел у людей духовный интерес. Устами преподавая советы, сердцем и умом он молился. Молитва его была самодейственная, сердечная. Люди, которые приближались к нему, чувствовали это, потому что уходили укрепленными. И старец благословлял их, пока они не исчезали из вида.

Однажды его посетил отец Агафангел Иверит, будучи тогда еще диаконом. Когда он уходил, на дворе стояла тьма, так как еще не рассвело. Отец Тихон предвидел опасность, которая подстерегала диакона, и в этот раз даже поднялся на ограду своей хибарки, непрестанно его благословляя. Дойдя до косогора, диакон увидел, что старец все еще его благословляет. Он пожалел его и крикнул, чтобы тот не утомлял себя и шел в свою келлию. Однако тот невозмутимо, с поднятыми руками, подобно Моисею, продолжал молиться и благословлять. Тем временем, беспечно шествуя по своему пути, диакон внезапно попал в засаду охотников, которые выжидали кабанов. Один охотник выстрелил, но молитвы старца спасли диакона от смерти, а охотника от тюрьмы. Поэтому старец всегда говорил мне: "Дитя мое, никогда не приходи ко мне ночью, потому что ночью ходят звери, а охотники выжидают их в засадах..."

Также другому монаху, который помогал ему как певчий, он говорил, чтобы тот приходил на Божественную литургию утром, с рассветом. Во время же литургии он просил его оставаться в небольшом коридоре за пределами храма и там петь "Господи, помилуй": он хотел чувствовать себя в полном одиночестве и быть свободным в молитве. Когда начиналась Херувимская песнь, отец Тихон был восхищаем благодатью на двадцать-тридцать минут, так что певец должен был много раз повторять Херувимскую до тех пор, пока не услышит его шаги на Великом Входе. Когда я после этого спрашивал его: "Что ты видишь, старче?" - он мне отвечал: "Херувимы и Серафимы славословят Бога".

Также он говорил: "Меня через полчаса опускает мой Ангел-хранитель, и тогда я продолжаю Божественную литургию".

Некогда его посетил отец Феоклит Дионисиат. Так как двери у отца Тихона были закрыты, а из храма доносилось умилительное пение, он не захотел беспокоить никого стуком в дверь и решил подождать, пока закончат службу, думая, что поют уже запричастный стих. Вскоре, открыв дверь, к нему вышел отец Тихон. Когда отец Феоклит вошел внутрь, то не нашел там никого. Тогда он понял, что это было ангельское пение.

Когда отец Тихон состарился и немощи все более давали себя знать, совершать Божественную литургию приходили отец Максим и отец Агафангел из Иверского монастыря, находящегося рядом. Они оставляли ему также Святые Дары, потому что он причащался каждый день. Благодаря своей благочестивой жизни он был всегда к этому готов.

Для отца Тихона почти каждый день года был пасхальным, и он всегда жил пасхальной радостью. Постоянно из его уст было слышно: "Слава Тебе, Боже, слава Тебе, Боже". Он и всем советовал: "Будем говорить "Слава Тебе, Боже" не только тогда, когда нам хорошо, но и тогда, когда к нам приходят испытания, ибо Господь попускает их как лекарство для души".

Старец очень скорбел о душах, страдавших от безбожной власти в России. Он говорил мне со слезами на глазах: "Дитя мое, Россия еще несет епитимью от Бога, но все переживет".

О себе старец совсем не заботился. Он также ничего не боялся, потому что имел великий страх Божий (был как бы связан им) и благоговение. Поскольку он подвизался с великим смирением, то не подвергался также опасности духовного падения. Следовательно, как ему можно было чего-либо бояться и что могло его устрашить? Демоны ли, которые трепещут при виде смиренного человека, или смерть, о которой он постоянно думал и к которой с радостью готовился? Он даже вырыл себе могилу, чтобы она была уже готовой, а также поставил крест, который тоже сделал сам, и написал на нем, прозревая время своей кончины, следующее: "Грешный Тихон, иеромонах, 60 лет на Святой Горе. Слава Тебе, Боже".

Всегда со "Слава Тебе, Боже" старец начинал любое дело и "Славой" заканчивал. Уже примирившись с Богом, он больше говорил "Слава Тебе, Боже", чем "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Он жил, как мы видели, в Божественном горнем мире, принимая участие в небесном славословии вместе с Ангелами во время Божественной литургии.

Так как в сердце у него возгорелся пламень Божественной любви, его, как я уже говорил, не волновали суетные вещи. Келлия у него была маленькой. В ней был один столик, на котором стояли иконы, а также неугасимая лампада и кадильница. Рядом висела его схима и потертая ряса. С другой стороны стены висело Распятие, а в углу лежали три доски, служившие ему кроватью, с рваным одеялом вместо матраца. Укрывался он старым стеганым одеялом с вылезшими наружу кусками ваты, которую растаскивали мыши, чтобы устилать себе норы. Сверху так называемой подушки лежало Евангелие и книга с беседами святителя Иоанна Златоуста. Пол его келлии, хотя и был дощатым, казался оштукатуренным, потому что его никогда не подметали. Грязь, попадавшая снаружи, вместе с волосами из бороды и головы, которые падали на протяжении многих лет, образовала настоящую штукатурку.

Отец Тихон придавал значение не очищению келлии, но очищению своей души, поэтому и сподобился стать сосудом благодати Божией. Он постоянно омывал свою душу слезами и пользовался толстыми полотенцами, потому что обычных ему уже не хватало. Старец достиг высокого духовного состояния. Его душа стала очень чувствительной, но поскольку его ум постоянно пребывал в Боге, он приобрел телесную бесчувственность, и поэтому не испытывал ни малейшего беспокойства ни от мух, ни от комаров, ни от вшей, которых у него были тысячи. Все его тело было искусано, а одежда покрыта красными пятнами. Помысел говорит мне, что, если бы насекомые даже шприцами сосали его кровь, он все равно этого не чувствовал бы. В келлии старца всему предоставлялась полная свобода: от насекомых до мышей.

Однажды один монах, увидев у него всюду снующих мышей, говорит ему:

- Отче, хочешь, я принесу тебе кошку? Тот ответил:

- Нет, дитя мое, у меня уже есть кошка, в полтора раза больше обычной. Она приходит сюда, и я ее кормлю, глажу, а затем она уходит в свою каливу внизу ложбины и там безмолвствует.

Это была лиса, постоянно посещавшая старца, как добрая соседка.

У него была также дикая кабаниха, которая каждый год выводила потомство возле изгороди его садика, находясь под защитой старца. Когда отец Тихон видел охотников, проходивших в тех местах, то говорил им: "Дети мои, здесь нет больших свиней. Уходите".

Охотники думали, что нет диких кабанов, и уходили.

Святой старец, как заботливый отец, людям давал пищу духовную, а диких зверей кормил тем немногим, что имел. Но еще больше насыщал их своей обильной любовью, а мелким насекомым позволял питаться своей кровью.

Старец был крепкого телосложения, однако от многих подвигов постепенно истощился. Когда кто-либо спрашивал его: "Как поживаешь, старче, здоров ли?", - он отвечал: "Слава Тебе, Боже, хорошо, дитя мое. Я не болею, однако чувствую немощь".

Он очень огорчался, когда видел упитанных юношей, а особенно упитанных монахов, так как тучность несовместима с ангельским образом.

Однажды его посетил очень тучный мирянин и рассказал следующее:

- Старче, я имею телесную брань и нечистые помыслы, которые не дают мне никакого покоя.

Отец Тихон ответил ему:

- Если ты, дитя мое, послушаешься меня, то я с помощью благодати Христовой сделаю тебя Ангелом. Постоянно произноси, дитя мое, молитву: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя", а также проводи все дни на хлебе и воде, лишь в субботу и воскресенье принимая пищу с небольшим количеством постного масла. Делай также по сто пятьдесят поклонов ночью, а после этого прочитывай канон Божией Матери, одну главу из Евангелия и житие святого на этот день.

Через шесть месяцев, когда мирянин опять посетил старца, тот не смог его узнать, потому что он полностью избавился от лишнего веса и с легкостью проходил через узкие двери его храма. Старец спросил его:

- Как сейчас твои дела, дитя мое? Тот ему ответил:

- Сейчас я действительно чувствую себя, как Ангел, потому что меня не беспокоят ни плоть, ни нечистые помыслы. После того как я похудел, мне стало очень легко.

Такими практическими советами он наставлял людей, искавших его помощи. Кроме приобретенного опыта, он, благодаря своим суровым аскетическим подвигам, получил также Божественное просвещение. После наставлений следовали молитвы, силу которых очень чувствовали его посетители.

Он почти никогда не снимал своей епитрахили, так как часто случалось, что, поднимая ее с одного человека, он тут же простирал ее над другим, снимая с людей их грехи и подавая им облегчение через Таинство Божественной исповеди. То, в чем ему исповедовались, он тут же забывал и, таким образом, всегда видел людей хорошими, имея о всех одни чистые помыслы, так как его сердце и ум очистились.

Однажды один игумен спросил его:

- Старче, который из братии киновии самый чистый?

Отец Тихон ему ответил:

- Отче святый, все братия чисты.

Он никогда не ранил человека, но исцелял его раны бальзамом любви Христовой. Он говорил страждущей душе: "Дитя мое, Христос тебя любит, Он простил тебя. Христос любит больше всего грешников, которые каются и живут в смирении".

Он всегда подчеркивал важность смирения и говорил о нем так: "Один смиренный человек имеет больше благодати, чем множество людей. Каждое утро Бог благословляет мир одной рукой, но, когда видит смиренного человека, благословляет его двумя руками. Да, дитя мое, тот, кто имеет больше смирения, - больше всех!"

Также о девственниках он говорил, что им следует иметь и смирение, иначе они не спасутся одним своим девством, ибо ад переполнен гордыми девственниками.

- Если кто-то превозносится тем, что он девственник, - говорил отец Тихон, - Христос скажет ему: "Так как ты не имеешь также и смирения, ступай в ад". Тогда как тому, кто был грешником, но покаялся и теперь живет смиренно, с сокрушением сердца исповедуя, что является грешником, Христос скажет: "Иди, дитя мое, сюда, в сладчайший рай".

Кроме важности смирения и покаяния, он подчеркивал также важность размышлений о Божественных предметах, то есть того, чтобы ум человека постоянно пребывал в Боге. Также он говорил о необходимости изучения Священного Писания и святоотеческих творений: "Эвергетиноса" (книга названа так по имени монаха Павла Эвергетиноса, жившего в XI веке и составившего душеполезный сборник из отрывков святоотеческих творений - перев.), "Добротолюбия", Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Максима Исповедника, Симеона Нового Богослова, аввы Макария и аввы Исаака.

- Изучение этих трудов, - повторял старец, - и душу согревает, и ум очищает. И тогда человек начинает ревностно подвизаться, приобретая добродетели. Когда же он не подвизается, то приобретает страсти.

Однажды он спросил меня:

- Ты, дитя мое, какие книги читаешь? Я ему ответил:

- Авву Исаака.

- Да, дитя мое, это великий святой! Ни одной мушки не убил авва Исаак.

Этими словами старец хотел подчеркнуть великую духовную чувствительность святого.

Отец Тихон старался подражать святому Исааку не только исихастским духом, но и духовным благородством своих чувств, а также тем, что не отягощал собой ни одного человека. Он говорил монахам, что они должны жить аскетической жизнью, освобождать себя от попечений, а не работать, как рабочие, и не есть, как миряне, потому что трудом монаха являются поклоны, пост, молитва, и не только о себе, но и обо всем мире, о живых и об умерших. Работать же нужно немного, чтобы иметь самое необходимое и не отягощать других. Ибо от чрезмерного труда и попечений человек забывает Бога. Старец говорил:

- Фараон давал народу израильскому много труда и еды, чтобы тот забыл Бога.

Перед духовной беседой старец имел обыкновение сначала творить молитву, призывать Духа Святого, чтобы Он просветил его. То же самое он советовал делать и другим. Он говорил: "Господь оставил нам Святого Духа, чтобы Он нас просвещал. Он является Владыкой мира. Поэтому наша Церковь всякое богослужение начинает с молитвы "Царю Небесный, Утешителю, Душе истины"". Когда он говорил так о Святом Духе, лицо его изменялось, и многие благочестивые люди замечали эту перемену.

Некоторые посетители тайком фотографировали старца. Другие же испрашивали на то его благословение, и он с простотой позволял им это делать. Он немедленно вставал, шел в храм и надевал схиму. В одну руку он брал крест, а другой оправлял свою длинную бороду, собирая ее в пучок, и выглядел таким образом, как настоящий патриарх Авраам, особенно в последние годы своей жизни, когда стал полностью убеленным как внутри, так и снаружи. Приготовившись к фотографированию, он становился под маслиной, будучи в этот момент похожим на маленького ребенка. Созрев духовно, старец стал подобен малому незлобивому дитяти, каковым нас призывает уподобляться Христос.

Монахи, пользовавшиеся его духовными советами, когда он состарился, стали чаще посещать его, чтобы оказать ему какую-либо помощь. Они спрашивали его:

- Старче, может, ты хочешь, чтобы мы накололи тебе дров?

Он отвечал:

- Потерпите, если я не умру летом, тогда наколете мне дров на зиму.

В 1968 году он почувствовал приближение смерти и начал постоянно говорить о ней. Последние телесные силы оставляли его. После праздника Успения Божией Матери (15 августа) он слег и пил одну только воду, так как чувствовал внутренний жар. Однако, даже находясь в таком состоянии, он по-прежнему не хотел, чтобы кто-нибудь жил рядом с ним и препятствовал его непрестанной молитве.

Когда приблизилась последняя неделя его земной жизни, он попросил меня остаться с ним, потому что нам вскоре предстояло разлучиться, ибо он должен был отойти в Жизнь Вечную. Однако даже на протяжении этих десяти дней он не оставлял меня возле себя на все время, но после того, как я оказывал ему небольшую помощь, просил меня уходить в соседнюю келейку и там молиться. Конечно, у меня не было всего необходимого, чем я мог бы облегчить его положение. Но поскольку его изнуренное тело никогда не знало отдыха, то даже малейшая помощь казалась ему очень значительной.

Однажды я купил два лимона и сделал из них лимонад. Выпив немного, он освежился и с удивлением посмотрел на меня: "Ну и ну, дитя мое, эта вода очень хорошая! Где ты ее нашел? Христос да даст тебе сорок золотых венцов".

Кажется, он никогда не пил лимонада, а если и пил, то только когда был очень маленьким, и уже забыл его вкус.

Так как он неподвижно лежал в кровати, лишившись последних телесных сил, и не мог подняться, чтобы пойти в храм Честного Креста, где с благоговением служил литургию на протяжении многих лет, то попросил меня принести ему для утешения крест со святого престола. Когда он увидел крест, его глаза засияли. С благоговением облобызав его, он сжал его в своей руке - крепко, со всей силой, которая у него оставалась. Я перевязал крест стебельком василька и говорю ему:

- Старче, хорошо пахнет? Он мне ответил:

- Рай, дитя мое, пахнет намного лучше.

В один из последних дней его жизни я вышел, чтобы принести ему немного воды. Когда, вернувшись, я открыл дверь и вошел в келлию, он вдруг посмотрел на меня с удивлением и спросил:

- Ты святой Сергий?

- Нет, старче, я Паисий.

- Только что, дитя мое, здесь была Божия Матерь, святой Сергий и святой Серафим. Куда они пошли?

Я понял, что что-то произошло, и спросил:

- Что сказала тебе Матерь Божия?

- Пройдет праздник, и Она меня заберет.

То был вечер накануне Рождества Божией Матери, 7 сентября 1968 года, и через три дня, 10 сентября, старец упокоился в Господе.

За день до своей кончины он сказал мне:

- Завтра я умру и хочу, чтобы ты не спал, и я мог бы тебя благословить.

В тот вечер мне было особенно жаль его, потому что он принял на себя труд три часа непрестанно держать свои руки у меня на голове, благословляя и лобызая меня в последний раз. В благодарность за воду, которую я поднес ему напоследок, он сказал мне:

- Возлюбленный мой Паисий, мы, дитя мое, будем иметь любовь во веки веков. Любовь наша имеет великую цену. Ты будешь молиться здесь, а я - на Небе. Верую, что Бог помилует меня, потому что шестьдесят лет, дитя мое, я, будучи монахом, непрестанно повторял: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя".

Также он сказал:

- Теперь я буду служить в раю. Ты же молись здесь, и я каждый год буду приходить, чтобы повидаться с тобой. Если ты останешься в этой келлии, я буду рад. Однако, как Богу угодно, дитя мое. У меня есть для тебя припасы - консервы на три года. И он показал мне шесть маленьких баночек сардин и четыре баночки кальмаров, которые кто-то давно принес ему и которые остались у него лежать на том же месте, куда их положил посетитель. (Для меня этих консервов не хватило бы и на неделю.)

Старец повторял:

- Мы, дитя мое, будем иметь великую любовь во веки веков, и я буду каждый год приходить повидаться с тобой. Из его глаз все время лились слезы.

Воистину, те последние десять дней, которые я находился возле старца, были для меня самым большим благословением Божиим, так как за это время я получил большую пользу, чем в любой другой мой приход сюда, ибо мне была дана возможность немного пожить рядом с ним и лучше узнать его. Наибольшее впечатление на меня произвело то, насколько сильно его волновал вопрос спасения души. Рядом с его кроватью лежали приготовленные письма, которые мне сразу же после его смерти следовало разослать почтой его знакомым епископам, чтобы они его поминали. Он завещал мне пригласить епископа, чтобы тот прочитал над ним разрешительную молитву. Также он заповедал оставить его в могиле до Второго Пришествия Христова и не вынимать из земли (согласно традиции, на Святой Горе Афон кости всех умерших монахов извлекают из могилы через три года после смерти; затем их перемывают и складывают в особые хранилища - костницы - перев.).

Я сообщил в монастырь, что наступили последние часы отца Тихона, и оттуда пришел отец Василий, чтобы вместе со мной приготовить его к отшествию. Было видно, как мало-помалу старец угасал, словно лампада, в которой масло заканчивается и остается только в фитиле, так что огонь делает уже свои последние вспышки.

Освященная душа его отошла от нас, оставив нам свое тело и невосполнимую пустоту. Мы вдвоем приготовили тело, а утром оповестили о смерти старца других отцов. Священники, которые знали отца Тихона, с благоговением совершили его отпевание. Своим отшествием он оставил в наших душах боль, так как его присутствие утоляло боль и подавало утешение. Теперь старец будет посещать нас с Небес, подавая нам еще большую помощь. Ибо он сам обещал: "Я буду приходить каждый год, чтобы увидеться с тобой".

Прошло целых три года, но он мне не являлся. У меня уже начали возникать помыслы: "Может быть, я в чем-то согрешил?" Однако через три года он посетил меня. Если старец подразумевал, что "каждый год" начнется через три года, это меня очень утешает, тогда выходит, что причина задержки была не во мне.

Итак, первое посещение было 10 сентября 1971 года, после полуночи. Творя молитву Иисусову, я внезапно увидел старца, входящего в келлию. Я бросился ему в ноги, обнял их и начал с благоговением лобызать. Однако непонятным для меня образом он высвободился из моих рук. Я лишь увидел, как он вошел в храм и исчез там. Конечно, любой растеряется, если с ним произойдет такое. Так же, как не сможет объяснить этого с помощью логики, почему это и называется чудом. Я сразу же зажег свечу - когда все это произошло, у меня горела одна только лампада, - чтобы отметить в календаре день появления старца и запомнить его. Когда я увидел, что то был день смерти отца Тихона (10 сентября), очень огорчился и начал укорять себя, что совершенно об этом забыл. Верю, что добрый отец простил меня, так как весь тот день от рассвета до заката у меня в каливе были посетители. Я забегался, устал и совершенно обо всем забыл, иначе бы я что-нибудь предпринял, чтобы и самому получить пользу и старцу доставить маленькую радость всенощной молитвой.

Не знаю, являлся ли он другим до того, как впервые посетил меня. Во всяком случае один раз он явился в моей келлии одному незнакомому мне монаху (жившему ранее в монастыре Каракаллы), отцу Андрею.

Тот пришел ко мне в келлию, чтобы я помог ему в одном деле. При этом ни я его не знал, ни он меня. Он ожидал меня снаружи, под маслиной, думая, что меня нет дома. Я же был в мастерской, и меня не было слышно: я покрывал лаком иконки. Закончив дело, я запел "Святый Боже..." и вышел. Когда отец Андрей увидел меня, с ошеломленным видом рассказал следующее:

- Пока я ждал тебя под маслиной, веки у меня смежились, однако я продолжал все чувствовать. И вот вижу я некоего старца, выходящего вон из-за тех кустов розмарина, и он мне говорит:

- Кого ты ждешь? Я ему отвечаю:

- Отца Паисия.

Старец мне сказал:

- Он здесь, - и показал пальцем на келлию.

В тот момент я услышал, как ты поешь "Святый Боже...", и ты вышел. Отец Паисий, это, должно быть, какой-то святой - я это сразу почувствовал. Такое я уже видел и раньше!

Тогда я рассказал ему немного о старце и сказал, что там, за кустами, находится его могила. Вокруг нее я посадил кусты розмарина, которые выросли и скрыли ее, чтобы его останки не попирали ногами, ибо он завещал не вынимать их из могилы.

Думаю, из того немногого, что я упомянул и что написал о жизни честного старца, многое поймут те, которые имеют опыт духовной жизни. Те, которые живут смиренно и незаметно, понимают, насколько несправедливо видеть в святых одни только внешние добродетели, которые нельзя скрыть, и только их описывать, тогда как настоящее духовное богатство святых является для нас почти неизвестным. То немногое, что мы обычно знаем о святых, становится известным либо потому, что они не смогли этого скрыть, либо из-за того, что их великая любовь заставила сотворить эту духовную милостыню.

Только Бог знает духовную меру святых. Даже сами святые ее не знали, так как измеряли только свои грехи, а не свою духовную меру. Имея в виду это правило святых, которые не любили человеческих похвал, я постарался ограничиться в описании лишь необходимым.

Верю, что рад будет и отец Тихон и не станет жаловаться, как жаловался ему его друг старец Силуан, когда отец Софроний в первый раз опубликовал его жизнеописание. Тогда старец Силуан явился отцу Тихону и сказал: "Этот благословенный отец Софроний написал множество похвал в мой адрес. Я бы этого не хотел".

Поэтому они и являются святыми. Бог прославил их, потому что они избегали человеческой славы.

Молитвы отца Тихона и всех ведомых и неведомых святых да помогут всем нам в эти трудные времена, которые мы переживаем. Аминь.

(Ниже приведена молитва старца, которую он написал с великой скорбью и многими слезами и которую посылал страждущим душам в Россию подобно бальзаму из удела Божией Матери.)

Слава Христовой Голгофе!

О Божественная Голгофа, освятившаяся Кровью Христовой! Просим тебя, скажи нам, сколько тысяч грешников благодатью Христовой, покаянием и слезами ты очистила и ввела в Брачный Чертог рая! О Христе Царю, Своей неизреченной любовью и благодатью Ты наполнил кающимися грешниками все небесные дворцы. Ты и здесь, долу, всех милуешь и спасаешь. И кто может достойно возблагодарить Тебя, даже если бы имел ангельский ум! Грешники, поспешите. Святая Голгофа открыта, и Христос благоутробен. Припадите к Нему и облобызайте Его святые ноги.

Только Он, будучи благоутробным, может исцелить ваши язвы! О! Мы будем счастливы, когда многоблагоутробный Христос удостоит нас с великим смирением, страхом Божиим и горячими слезами омывать Его пречистые ноги и с любовью лобызать их. Тогда благоутробный Христос соблаговолит омыть наши грехи и откроет нам двери рая, где в великой радости вместе с Архангелами и Ангелами, Херувимами и Серафимами и со всеми святыми мы будем вечно славить Спасителя мира, Сладчайшего Иисуса Христа, Агнца Божия, вместе со Отцем и Святым Духом, Единосущную и Нераздельную Троицу.

Иеромонах Тихон, Святая Гора.

Жизнеописание старца составлено 26 мая 1977 года, в день памяти святого апостола Карпа, в келлии Честного Креста, монастыря Ставроникита. Слава Тебе, Боже!

Монах Паисий.